2003

В голубом сургуче

Как бы я ни хотела растопить этот айсберг,
Моих жгучих ладоней на это не хватит.
Но трубить отступление я не привыкла
И надеюсь, что кто-то, кого я окликну,
Обернется, подарит тепло своих рук.
И расплавится лед, и ручьи засмеются,
И еще чьи-то руки, проснувшись, зажгутся,
И льдина станет меньше чуть-чуть.

Как бы я ни хотела показать тебе правду,
Все равно ты опять отвернешься и скажешь: «Отрава!»
Ты с рожденья научен бояться и злиться,
Но я вижу в душе твоей гордую птицу,
И она предпочтет умереть, чем лишиться небес.
Ты увидишь, я верю: где Бог прикоснется,
В голубом сургуче – оттиск вечного солнца.
И себя, и весь мир ты увидишь как есть.

Как бы я ни хотела очистить твой воздух,
Ты дышать разучился цветами и звездами.
Ты питаешься гарью курилок и пробок,
Но я верю, что кто-то устанет от смогов,
И задохнуться рискуя, найдет кислород.
И научится сам, и научит других
Полной грудью ловить запах трав луговых
И дышать многим станет легко.

Я буду петь…

Я буду петь, пока не сорвется голос,
Пока из этой груды камней не выжму хоть каплю масла.
Я буду петь, пока не придется сбросить
Балласт холодного тела, позволив ему стать грязью.

Я буду петь, пока не воткнется в спину
Твой нож или солнечный луч, или руки не вырвут сердце.
Я буду петь, пока не удастся сдвинуть
Хотя бы парочку мизантропов с привычно теплого места.

Я буду ждать, и пусть это смешно и глупо –
Любить один раз и до смерти остаться верной, -
Я буду ждать, и звезда упадет мне в руки.
Нет, не в награду, а просто так – чтоб ее согрели.

Я буду ждать, пока слово не станет сильным.
А если ты не поверишь – я докажу его своей кровью.
Я буду ждать, пока не растают льдины,
И святая весна тебе не будет родной до боли.

Грустная песня

И я спою тебе грустную песню,
И она тебе будет неинтересна.
Ты сморщишь свой ухоженный носик
И скажешь протяжно: «Мне как-то не очень…»
Тебя напрягает настрой депрессивный
И ля-минора рифф агрессивный,
Слова, слишком трудные для восприятия.
Как так? Нету в песне любви и объятий!

… Когда в новостях сообщают о смерти,
когда даже в школах героиновый ветер,
когда лезет в петлю бездомный художник,
а по радио грязь из пустого в порожнее,
когда чудо жизни убивают абортом,
боясь романтизм отношений испортить,
я леплю к ля-минору слова невеселые.
Я не осуждаю. Мне просто больно.

Пишу без надежды, что кто-то услышит.
Да! Грустная песня! Для танцев не пишем!
Ты выйди на улицу – с чего веселиться?
От матов на стенах? От плесени в лицах?
Есть выход, но нету желания выйти.
Есть свет, но мы к темной жизни привыкли.
Депрессия – это лишь модное слово.
И я наелась всем этим по горло…

Полутона

Мелодия по полутонам – скачет.
Душа от изобилия ран – плачет.
А если бы ты мне подарил силы,
От этой жизни я бы не так стыла.
Не так мучительны были бы будни,
И мир бы стал чуть-чуть поближе к полудню,
Я б укротила непокорные струны
И лучше бы пела.
Но есть во мне одна тревожная нота,
Как капля яда на медовые соты –
Что ключ найти я к тебе не успею.

Мелодия по полутонам – льется.
А в сердце (там, где прячется храм) – солнце.
А если б ты поверил мне на слово в главном,
За это я была б умереть рада.
Я понимаю, что тебя так тревожит,
Ведь я касаюсь твоей тоненькой кожи,
Но если ты позволишь песню продолжить,
Не будешь обманут.
И вспоминая, каково быть крылатым,
Ты пожалеешь все, что глупо потратил,
А страх и одиночество в прошлое канут.

Мелодии по полутонам – падать.
А мне уметь читать по следам правду.
А если бы ты знал, что любить можно,
Ты не встречал бы этот призыв с дрожью.
Без осторожности протягивал руку,
И гостя главного узнал лишь по стуку,
И узелки на своих мыслях распутал,
И стал отважней.
И ты продолжил бы мотив мой нескладный,
И был бы верен, тем кто есть с тобой рядом,
Зная, что сердце и ночью тропинку подскажет.

***

Теряю время, в пустых словах, в чужих домах
без сил и смысла.
Хочу найти себе родных,
но как ножи пугают лица.
Мир заржавевший, то про червонцы мне твердит,
то шутит пошло.
И он меня перекричит,
смахнет, сотрет, как пыль с обложки.
Но я знаю

Припев:

Какого цвета небо,
Какое слово верно,
Где незнакомый голос
шепчет истину.
Что если в сердце утро,
его ни с чем не спутать,
не скрыть живого солнца
свет нестерпимый...
Тоска до спазмов от этих серых потолков
и тяжких мыслей.
И нужно прятать ото всех,
то что внутри осталось чистым.
Смотрю со страхом, как превращаются друзья
в мешки и сейфы.
Но знаю - падать мне нельзя,
мне бы спасти тебя от смерти
и крикнуть

Припев:

Какого цвета небо,
Какое слово верно,
Где незнакомый голос
шепчет истину.
Что если в сердце утро,
его ни с чем не спутать,
не скрыть живого солнца
свет нестерпимый...

Я понимаю, мне никого не исцелить
горячей строчкой.
Ни лицедей и ни пророк
не разобьет твой панцирь прочный.
Ну что же, милый, ешь, пей, гуляй да веселись,
но будет время -
щебенкой станет твой гранит,
прорвется горло черной пеной
и ты вспомнишь

Припев:

Какого цвета небо,
Какое слово верно,
Где незнакомый голос
шепчет истину.
Что если в сердце утро,
его ни с чем не спутать,
не скрыть живого солнца
свет нестерпимый...

Оригами

Белым воском таять, белым мелом раскрошиться,
чтоб священной болью лечь на эти злые лица.
Усомниться в явном, не поверить в очевидность,
и увидеть тайну в паре уцелевших спичек.
Хватит одной искры, чтоб поджечь гнилое сено.
Хватит одной тучи, чтобы оживить всю землю,
чтоб лихой поток загремел по водостокам
и сорвал с души полинялые листовки.

Как тут петь о вечном, если все считают деньги?
Если мои струны рвут и заплетают в феньки?
Я дарю алмазы, но тебе нужна лишь глина.
Я дарю себя - ты втыкаешь нож мне в спину.
Снять в квартире шторы - воздух будет сразу чище.
Сшить из них игрушки, во дворе раздать детишкам.
Вынуть из стола свои скучные тетради
и сложить из них десять тысяч оригами.

***

Когда-то я жила в абсолютном нуле,
и знала лишь бездну, что застыла во мне
и не было сердца, готового слиться с моим.
Меня смерть заливала кипящей смолой,
я ползла сквозь нее всем напастям назло.
Я уже умирала, но меня спасли словом одним, что

Припев:
Мы - ростки одного корня
Мы - дети одного солнца.
Мы - искры костра, зажженного чистой рукой.
И у нас на всех одно горе,
одно имя, ставшее воздухом,
один брат по имени Витя Цой...

И друзья были стаей летучих мышей
и из теплых квартир выгоняли взашей,
и стреляли в упор, говоря о какой-то любви.
И хотелось покрыться железной корой,
но взрывалась под сердцем счастливая боль,
и губами одними кто-то рядом шепнул мне: "Живи!"
Ведь

Припев.

И когда забирается в вены печаль,
я всегда иду к тем, с кем могу помолчать,
выпить чаю, погреться, почувствовать небо на вкус.
С ними легче дышать и не страшно им петь.
Мое счастье - возможность за них умереть.
Ну, хоть что-нибудь сделать,
чтоб развеять их горечь и грусть.
Ведь

Припев.

30 сентября 2003

***

Ленинградское небо летом тебя обнимало,
Латвийское небо летом тебя принимало.
А мы жили в разных часовых поясах
и просто тобой дышали.
Тебя не стало...

Рефрен:

Не умея молиться, мы писали на стенах
и от черного горя взрослели мгновенно.
Пели до хрипоты, затирали кассеты,
споря, споря, споря со смертью.
Нам тогда говорили - все забудется быстро,
под давлением лет все лишается смысла.
Мы молчали, жгли свечи и из звездных просторов
иногда доносилось
твое тихое, жгучее слово...

Ленинградские стены ночью тебя хранили,
Латвийские сосны песни с тобой творили.
А мы были в разных часовых поясах
и просто тобою жили.
И вдруг остыли...

Рефрен:

Лето било наотмашь и кормило полынью.
Мы, сжав зубы, твердили: "Кто-то должен быть сильным"
С корнем драли из сердца чужие растенья,
споря, споря, споря со смертью.
Узнавали твой голос с одного обертона,
знали каждый твой жест и гитарные соло.
И в кромешном аду выручало нас снова
Твое сердце
и тихое, жгучее слово...

Ленинградское небо летом теперь встречаем.
В латвийское небо летом глядим с печалью.
Ты в вечности, мы - в часовых поясах,
но каждый почему-то знает -
ты где-то рядом...

12, 15 октября 2003

***

Слепым отважным канатоходцем
я делаю пару шагов вперед.
Глаза дурные мне выжгло солнце,
и мусор в сердце, и в доме осень -
все поглотил золотой огонь.

Но скрип каната и крики снизу,
порывы ветра и липкий страх,
что поскользнешься и мертвой птицей
сорвешься в пропасть под чьи-то визги,
что вдруг придется - лицом в асфальт...

Но я пойду, мне нельзя иначе,
здесь к звездам нету других путей.
Ты днем смеешься, а ночью плачешь,
ты копишь ржавчину, жемчуг - тратишь.
А я хочу дать тебе новый день.

Меня коснулись ладони Бога,
зажили раны, стал ровным пульс.
Меня, как чашу, наполнив медом,
он подарил мне свою свободу.
И есть надежда, что я не сорвусь.

4 декабря 2003